– Под навесом стояли трое, – сказал Дэвис. – Что делать будем?
– Пойдем за ними, – ответил я, подняв весло, но лопасть только скользнула по воде.
– Давай выждем малость, – предложил мой друг. – Мы все равно опоздали. Если они поднимутся на яхту, то решат, что мы сошли на берег.
– Оставив выходные костюмы?
– Ты готов к разговору?
– Нет, но надо подготовиться. Чем меньше мы вызовем подозрений, тем лучше.
– Передай мне свое весло, старина, и накинь плащ.
Дэвис погасил фонарь, раскурил трубку и неспешно погреб дальше, а я плюхнулся на кормовую банку и собрал в кулак последние силы в надежде заставить дух возобладать над измученной плотью.
Минут через десять мы обогнули пирс, и на фоне неба обрисовалась стеньга нашей яхты. Я заметил также паровой катер у ее борта, о чем и сообщил Дэвису. Потом закурил сигарету и предпринял прискорбную попытку насвистать мотив. Дэвис подтянул. В результате получилось нечто вроде «Дом, милый дом», хотя, должен сказать, музыкального слуха мой друг лишен напрочь.
– Так, они на борту, – сказал я. – В каюте свет. Эгей, там! Кто такие? – закричал я, когда мы приблизились.
– Добрый вечер, сэр, – отозвался матрос, державший яхту шлюпочным багром. – Катер коммандера фон Брюнинга. Господа желают видеть вас.
Не успели мы ответить, как с палубы «Дульчибеллы» раздался возглас:
– Так вот же они!
На трапе обрисовалась фигура фон Брюнинга собственной персоной. Из каюты доносилась возня, которую коммандер пытался замаскировать градом приветствий в наш адрес. Трап тем временем заскрипел под новым грузом, и на палубе появился Долльман.
– Это вы, герр Дэвис? – спросил он.
– Хелло, герр Долльман! – воскликнул мой друг. – Как поживаете?
Стоит пояснить, что наш ялик вошел в пространство между яхтой и баркасом, матросы которого отвели последний немного в сторону, давая нам место. Ходовой огонь правого борта катера оказался чуть сзади и выше нас, проливая рассеянный зеленый свет на палубу «Дульчибеллы», тогда как мы и ялик оказались в глубокой тени между судами. Даже самый тщательный расчет не смог бы создать более благоприятные условия для момента, коего я так опасался – встречи Дэвиса с Долльманом. Первый, втянув весла, просто сидел вполоборота к яхте и смотрел на врага. Тот не мог видеть черт Дэвиса, в то время как безжалостные зеленые лучи – вам, наверное, знаком губительный эффект этого цвета на физиономию – били Долльману прямо в лицо. Впервые мог я рассмотреть его вблизи, и, пользуясь преимуществом своего положения, я, не скрывая отвращения, вглядывался в эту улыбающуюся маску, обращенную к Дэвису. Один из капризов этого жестокого света в том, что он удаляет или хотя бы несколько ретуширует усы и бороду, открывая линии губ и подбородка – черты, наиболее красноречиво говорящие о характере человека, особенно когда тот улыбается. Обвините меня, если угодно, в склонности к мелодраматическим преувеличениям, припишите результат предубеждению, но никогда не сталкивался я с выражением такого злобного вероломства и ненависти, разросшейся до карикатурных размеров, какое наблюдал в те краткие мгновения. Другой каприз света позволил безошибочно узнать в этом человеке того молодого и чисто выбритого офицера, что был запечатлен на фронтисписе написанной им книги; а еще один, самый зловещий из всех, взывал к неопровержимому родственному сходству с прелестной юной девушкой, посетившей нас всего лишь вчера.
Но довольно! Обещаю не распространяться далее в том же духе. На самом деле эта встреча скорее развеселила, чем напугала меня. Как раз в этот момент третий из наших непрошеных гостей с хриплым пыхтением появился на сцене, очень напомнив чертика из табакерки, особенно при этом мертвенном освещении. И они выстроились в ряд, как проштрафившиеся солдаты на плацу, тогда как мы, настоящие преступники, преспокойно выслушивали их оправдания. Естественно, выглядело все совершенно невинно. Долльман, дескать, заметил поутру стоящую в порту яхту и на обратном пути с Меммерта заглянул пригласить нас на ужин. Не обнаружив никого на борту, он собирался оставить Дэвису записку в каюте. Его друг, герр Беме, «выдающийся инженер», сгорал от любопытства осмотреть маленькое суденышко, раз уж представилась возможность, и он, Долльман, не сомневается, что герр Дэвис не стал бы возражать против такого вторжения. Разумеется, подтвердил Дэвис. Не желают ли господа задержаться и выпить по глоточку? Нет, но не будем ли мы любезны заглянуть к ужину на виллу Долльмана? До этой поры ситуацией владели мы, но тут фон Брюнинг, единственный из троицы, кто держался совершенно свободно, перешел от обороны к наступлению.
– А где вы были? – спросил он.
– Да так, прошлись на веслах, когда туман рассеялся, – ответил Дэвис.
Я полагал, что наша уловка сработает, но не успел мой друг договорить, как я с ужасом заметил, что случайный луч света упал на кусок белой ветоши, которой были закутаны уключины, – мы напрочь позабыли убрать улики!
– На уток охотились, – выдавил я, приподняв ружье так, чтобы луч света отразился от ствола.
Голос мой даже в собственных ушах звучал хрипло и отдаленно.
– Опять эти утки, – рассмеялся коммандер. – И без успеха, смею предположить?
– Да, – кивнул Дэвис. – Но после заката ведь самое время…
– Как, при высокой воде, когда все мели скрыты?
– Мы заметили пару, – пролепетал Дэвис.
– Вот что я вам скажу, неугомонные юные охотники: вы так торопились, что оставили свою яхту на якоре без огней в темное время суток. Я поднялся на борт, чтобы найти лампу и зажечь ее.