Загадка песков - Страница 40

– Самое время обследовать противоположную сторону, – заявил Дэвис, когда мы подошли к яхте, и я поздравлял себя, что нам удалось достичь базы, не обнаружив, что коммуникационные линии перерезаны.

И мы затопали в том направлении, откуда приплыли утром, шлепая по лужам и перепрыгивая ручейки, ответвляющиеся от основного канала по мере наступления прилива. Покончив с наблюдениями, мы оборотились вспять, уже вынужденные совершать обходы в наиболее глубоких местах, а финальный отрезок до яхты проделали по колено в воде.

С облегчением вскарабкавшись на борт, я услышал вдруг далекий голос, толкующий о приятных прогулках на яхтах и не допускающий мысли об упражнениях, подобных проделанному нами. Это был голос, принадлежавший мне, каким я был сто лет назад, в прошлой жизни.

С востока и запада два одеяла воды накрывали постепенно пустыню, вытянутые навстречу язычки сливались, закруживаясь водоворотами.

Я стоял на палубе и наблюдал, как обреченные пески задыхаются под неумолимым наступлением моря. Последние возвышающиеся твердыни были окружены, заключены в кольцо и взяты приступом, хаос звуков стих, и вода победно разлилась по всему обширному пространству. «Дульчибелла», до того презрительно не подвластная суете, начала просыпаться и подрагивать под ударами волн. Затем она с некоторым усилием встала на ровный киль и раздраженно затрепетала, горя желанием обуздать дерзкий поток и подчинить его своей воле. Вскоре идущий на верп канат натянулся, и яхта медленно развернулась к якорю носом; теперь только ее корма стукалась о грунт с нарастающей силой. Внезапно борьба окончилась, и «Дульчибелла» задрейфовала бортом к ветру, пока якорный канат не остановил ее движения. Расположившись с подветра от верпа, судно радостно закачалось на волнах. Что за добродушное создание! В душе своей наша «Дульчи» одинаково дружила с песком и с морем, и, только когда старый возлюбленный и возлюбленный новый вступали в смертельную борьбу за ее привязанность, оскорбляя шумной ссорой, она возмущенно выступала против обоих.

Проглотив по чашке чая, мы подняли паруса и продолжили путь на запад. Перевалив водораздел, мы столкнулись с сильным течением, но русло канала поворачивало к северо-западу, и при попутном ветре без нужды лавировать мы могли потихоньку идти вперед.

– Выдвини шверт всего на фут, – распорядился Дэвис. – Фарватер нам известен, а «Дульчибеллу» будет меньше сносить. Но при падающей воде нам по большей части придется обходиться без шверта – если ты налетишь с ним на мель, то заслуживаешь того, чтобы пойти на дно.

Теперь я убедился, насколько полезна была наша прогулка. Боны обозначали русло канала, но не давали понятия о его ширине. У некоторых вех отвалилась верхушка, и они полностью скрылись под наступившей водой. Когда мы достигли места, где линия бонов кончалась и располагалась лагуна-тупик, я полностью утратил ориентацию. Мы пересекли высокое и относительно ровное пространство песков, образующее основание Вилки, и вступили в лабиринт из разбросанных отмелей, загромождавших впадину между верхним и средним зубцами. Это я уяснил из карты. Но с палубы мой нетренированный глаз не различал ничего, кроме сплошного водного пространства, приобретающего все более темно-зеленый оттенок по мере нарастания глубин. Нас встречало мрачное, грозное море, показывающее белопенные клыки. Волны становились длиннее и круче, потому как каналы, хотя еще и извилистые, начинали расширяться и углубляться.

Полагаясь на пеленги, Дэвис уверенно прокладывал курс.

– Теперь на лот, – сказал он. – От компаса скоро будет мало толку. Надо нащупать края песков, прежде чем мы наткнемся на новые боны.

– А где мы бросим якорь на ночь? – поинтересовался я.

– Под Хоенхерном, – ответил мой друг. – Как в старые добрые времена!

Большей части на ощупь пробирались мы по идущей в обход скопления отмелей аллее, пока не появился очередной ряд бонов. Мне они ни о чем не говорили, а Дэвис разделил их на две группы. Одной мы придерживались на некотором расстоянии, пока не вышли наконец на чистую воду и не начали новой лавировки против ветра.

Опускались сумерки. Ганноверское побережье, и так не слишком хорошо различимое, совершенно растворилось, грозное дыхание открытого моря пришло на смену коротким волнам отмелей. Потеряв нить оживленных рассуждений Дэвиса насчет его любимого хобби, я всеми силами пытался подавить в себе скрытый страх, с которым ожидал первой нашей ночевки вдали от земли.

– Слышен прибой! – заявил наконец мой приятель. Лот показывал сажень с половиной. – Отмель там. Зайдем к ней под ветер и бросим якорь. Отдавай! – раздался через минуту приказ, и цепь с визгом побежала вниз. Одернутая ею «Дульчибелла» развернулась и храбро обратилась носом к Северному морю и сгущающейся темноте. – Порядок! – воскликнул Дэвис, когда мы закончили сворачивать грот. – В тепле и уюте, на четырех саженях глубины, в превосходной песчаной гавани никто нам не мешает и все вокруг принадлежит только нам. Никаких тебе сборов, вони, встречных судов и прочих проблем! Тут лучше даже, чем в бухтах на Балтике, меньше этой треклятой цивилизации. От материкового побережья нас отделяет семь миль, а от Нойверка – пять. Вон его маяк горит.

На востоке виднелись проблески света.

– Уверен, что тут безопасно, – отозвался я, – но так хотелось бы видеть рядом надежный мол: ночь не обещает ничего доброго, да и это волнение мне не по душе.

– Волнение – это чепуха. – Дэвис махнул рукой. – Это всего лишь отголоски, докатывающиеся с наветренной стороны. Что же до молов, так они вокруг тебя, только скрыты. Спереди и с правого борта лежит Западный Хоенхерн, изгибаясь к юго-западу, это получше любого каменного волнореза. Слышишь, как бьется о его северный берег прибой? Вот там я едва не потерпел крушение в тот день, а канал, в который мне удалось юркнуть, находится где-то совсем рядом с нами. Слева по борту, в какой-нибудь миле, располагается Восточный Хоенхерн, куда я попал, миновав озеро, в котором мы стоим сейчас. В такой же миле, но уже за кормой, начинается главный массив песков, верхний зубец нашей Вилки. Так что мы в замкнутом пространстве. Практически. Ты ведь помнишь карту…