Загадка песков - Страница 17

К моему возвращению Дэвис приготовил чай, и, выпив его на палубе, мы продолжили путь по укромному заливу. Вопреки названию он был не шире обычной реки, и только облака переливающихся всеми цветами радуги медуз напоминали, что этот водоем является частью моря. В этих краях не бывает приливов и отливов, превращающих прибрежную зону в мешанину грязи. Перед нами открывались то галечный пляж, то скопление шелестящих листвой деревьев. Местами молодая береза, одетая в чулок ярко-зеленого мха, подбиралась к самому урезу воды и гордо возвышалась среди опавшей золотистой листвы и огненно-красных лишайников.

Дэвис был задумчив, но оживился, стоило мне завести разговор про датско-прусскую войну.

– Германия – чертовски великая держава, – заявил он. – Я иногда думаю: не предстоит ли нам воевать с ней?

Небольшой инцидент, случившийся после нашей постановки на якорь, усилил впечатление от этого разговора. В сумерках мы вползли в тихую заводь, настолько мелкую, что почти проскребли килем по каменистому дну. Напротив нас, на берегу, где располагается Альзен, четко виднелся на фоне закатного неба шпиль монумента, притаившегося в зеленой лощине.

– Что бы это могло быть? – поинтересовался я.

Переплыть на ту сторону – минутное дело на нашем ялике. Покончив с постановкой, мы взялись за весла. От глинистого пляжа поднимались заросли утесника и ежевики. Раздвигая ветви, мы добрались до стройного готического мемориала на постаменте из серого камня, украшенного барельефом с батальными сценами. Они изображали пруссаков, высаживающихся со шлюпок, и датчан, оказывающих отчаянное сопротивление. В гаснущем свете дня мы разобрали надпись: «Den bei dem Meeres-Uebergange und der Eroberung von Alsen am 29. Juni 1864 heldenmüthig gefallenen zum ehrenden Gedächtniss». – «Вечная память тем, кто героически погиб при высадке и штурме Альзена 29 июня 1864».

Мне известна была склонность немцев к увековечению – подобные мемориалы я видел на полях сражений в Эльзасе да и буквально несколько часов назад на Дибболе. Но было нечто в этой сцене – время или обстоятельства, – что придавало ей особую трогательность. Что до Дэвиса, то я едва узнал приятеля: когда тот оторвал глаза от надписи и обратил их на тропу, по которой мы поднялись от моря, они блестели и были полны слез.

– Шлюпочный десант, надо полагать, – произнес он, словно разговаривая сам с собой. – Можно себе представить, каково это. А что означает «хельденмютиг»?

– Героически.

– Heldenmüthig gefallenen… – вполголоса повторил мой друг, выделяя каждый слог. Он напомнил мне ученика, читающего про Ватерлоо.

Естественно, за ужином разговор зашел о войне. А война на море, как оказалось, представляла собой излюбленное чтение Дэвиса. До сей поры я не обращал внимания на мешанину на нашей книжной полке, но теперь подметил, что, помимо «Морского альманаха» и разрозненных томов «Наставлений по мореплаванию», там есть книжки о круизах малых яхт и несколько пухлых томов, с трудом впихнутых в ряд или лежащих сверху. С трудом разбирая надписи на корешках, я обнаружил «Жизнь Нельсона» Мэхэна, «Военно-морской ежегодник» Брасси и прочее.

– Жутко интересный предмет, – изрек Дэвис, извлекая том (разорванный надвое) мэхэновского «Влияния морской силы на историю».

Наш ужин остыл (замерз даже), пока мой друг иллюстрировал свою точку зрения цитатами с замусоленных страниц. Говорил он разумно, пусть и несколько сумбурно. Я владел темой в достаточной степени, чтобы играть роль вовлеченного слушателя, и, пусть даже голодный, не спешил прерывать приятеля.

– Я тебя не заболтал, а? – спросил вдруг Дэвис.

– Склонен полагать, что нет, – покачал я головой. – Но нам не помешает обратиться ненадолго к отбивным.

А те и впрямь взывали к тому, чтобы им уделили несколько минут, и вполне вознаградили нас за усилия. Однако пауза выбила Дэвиса из колеи. Я пытался вернуть его к теме нашей беседы, но приятель оставался сдержан и сух.

Захламленная книжная полка напомнила мне о бортовом журнале, и, когда Дэвис удалился с посудой на бак, я извлек гроссбух и стал перелистывать страницы. Он содержал массу коротких заметок, в которых превалировали загадочные аббревиатуры, явно касающиеся ветров, приливов, погоды и курса. Вояжу от Дувра до Остенде было отведено две строчки: «Вышли в 19.00, ветер WSW, умеренный; Западный Хиндер в 05.00, мористее всех отмелей Остенде в 11.00». Шельде посвящалась пара страниц, очень технических по содержанию и стаккато по стилю. Материковая Голландия удостоилась довольно презрительного очерка со сдержанным упоминанием о ветряных мельницах и прочем, зато с язвительными репликами о подростках, окраске и смраде каналов.

После Амстердама технические подробности вернулись, тон заметок оживился, а сами они по мере круиза вдоль Фризских островов становились все полнее. Автор явно находился в добром расположении духа, потому как здесь и там не жалел сил, расписывая природу мест, которые, насколько берусь судить, обескуражили бы даже самого словоохотливого писателя. Иногда проскальзывали упоминания о визитах на берег, чтобы достигнуть которого, требовалось пройти с полмили по песку, а также о разговорах с торговцами и рыбаками. Но такие увлекательные темы встречались редко. Большую часть журнала занимали каналы и отмели с наводящими тоску названиями, а также шверт, паруса, ветер, буи, боны, приливы и остановки на ночь. «Верпование» приятно разнообразило будни, а «посадка на грунт» являлась событием почти каждодневным.

Чтение было не из увлекательных, и я быстро перелистывал страницы. Меня больше всего интересовала последняя часть. Я дошел до места, где град коротких фраз, резких, как выстрелы, внезапно оборвался. Это случилось в конце записей от девятого сентября. Тот день, с «верпованием», маневрами среди бонов, был заполнен привычными деталями. Оттуда журнал перескакивал вдруг через три дня и продолжался так: «13 сент. Ветер WNW, свежий. Решил идти на Балтику. Отплыл в 04.00. Ветер восточный, умеренный. Курс вест-тень-зюйд; четыре узла; на NNO в пятнадцати милях Нордерпип в 09.30. Река Эйдер в 11.30». Такое перечисление голых фактов было совершенно привычным, когда дело касалось «переходов», и скорее загасило, чем воспламенило мое любопытство, подстегнутое уклончивостью Дэвиса прошлым вечером, если бы мне не бросилось в глаза, что прямо перед этим местом вырвана страница. Неровный край, оставшийся в корешке, был подрезан и почти не торчал, но сокрытие улик никогда не являлось сильной стороной моего друга, и даже ребенок догадался бы о том, что лист был удален и что записи, касающиеся вечера девятого сентября (где заканчивалась страница), вписывались все за один присест. Я хотел было уже позвать Дэвиса и в шутку пригрозить ему ответственностью за грубейшее нарушение морских законов в виде подлога судовых документов, но остановился. Не знаю, почему, быть может, понимал, что шутка затронет его за живое и не достигнет успеха. Деликатность не позволяла мне надавить на него, обвиняя в обмане и требуя признания, слишком легкой добычей он был. Да и, в конце концов, вся эта история и выеденного яйца не стоит. Я вернул журнал на полку, и единственным положительным результатом его изучения стал стимул самому вести дневник, для чего решено было использовать записную книжку.